«Сознание, что из древних, вечных, заглохших источников жизни, из исконной глубины человечества, из которой люди изгнаны, должно прийти некое великое новое, переоценка, изменение, сознание, что оно близко, готовится и совершается, – в этом корень культурных движений, называемых нами Ренессансом и Реформацией. Безграничное ожидание в душах людей – основная черта XIV в.» (Конрад Бурдах). Уже Данте Алигьери в каждой вещи находит свойственное ей движение к первопричине: «Предел стремлений каждой вещи, стремлений, изначально вложенных в нее самой природой, есть возвращение к своему началу». Дантовская эпоха в том первичном, ясном естестве видит ощущаемую цель – римскую древность: древность христианства и императорской власти, государства и общины людей, универсальной мировой культуры.

Всё государственно-правовое строительство в средневековых проектах базировалось на образцах, оставленных Античностью, прежде всего Римом. Его имперская иерархия повторилась в церковных институтах. Легко отодвинув на второй план обычаи, римское право образовывало европейские кодификационные системы. При императоре Константине Римская империя стала именоваться «священной». Теократическое учение Аврелия Августина придало теократическое обоснование проводимой Карлом Великим политической реконструкции. Укрепившись в Европе, практически христианская империя превратилась в «Священную Римскую империю». Произошло и обновление самого древнего «римского Рима», который всё еще противостоял новому Риму на Босфоре.

Возрождение греческого института города-государства и идеи конституционного правления сопровождалось принятием эллинского титула демократии, так же, как и сопутствующей этому заимствованию фигуры тирана. Процесс дополнялся адаптацией воспитанных на римском праве юристов к условиям возникавших в Европе национальных государств, но не Священной Римской империи.

В средневековом понимании новый Рим (Константинополь) – завершение одной эры и зарождение новой. Христианско-имперские идеи сопровождали образ Рима на всем протяжении Средневековья, храня воспоминания «о невообразимом величии Рима, его могуществе и его культуре, которая, в свою очередь, была только наследием эллинистического и восточного господства над миром и культуры мира», а воспоминания питали желание воссоздать из самого себя римское великолепие в новом Риме.

Римский государственный идеал в его западной (католической) или восточной (византийско-православной) интерпретации оставался идеалом, а не просто заимствованием и подражанием. Имперская идея (как позже и идеи суверенитета, и самодержавия) содержала хилиастическое осознание нового, священного царства. Властители новых империй и царств ассоциировали себя с потомками римских цезарей. Нарастающая мощь государств позволила им вести разговоры о скором явлении «вечной империи», или тысячелетнего царства. В посюстороннем мире политическая мистика апостола Павла приобрела черты потустороннего события.