На рубеже XX и XXI столетий в уголовной политике и практике противодействия преступности ведущих стран мира, включая Россию, наблюдается так называемый «превентивный поворот»: вектор уголовно-правовой репрессии и превентивной работы смещается в сторону ранней профилактики преступлений. В сфере уголовного права превентивный поворот проявляется в криминализации так называемых «пред-преступлений», т.е. деяний, которые умышленно детерминируют преступность, выступают в качестве «преступной инфраструктуры». В международных документах эта новая уголовная политика обозначается как стратегия «проактивного» противодействия преступности.

Стратегия проактивного (раннего) уголовно-правового противодействия получила наиболее последовательное воплощение в сфере борьбы с терроризмом. В течение первых двух десятилетий XXI в. отечественный законодатель, следуя в русле общемировых тенденций, сделал ряд последовательных шагов по криминализации деяний, направленных на формирование и развитие идеологической основы, кадрового резерва, организационно-управленческих структур, материально-технической и информационной базы терроризма. Особое значение в этом плане имеет установление уголовной ответственности за финансирование терроризма.

Прежде всего важно разобраться в самой логике принятия решения о выделении специальной нормы об ответственности за финансирование терроризма в Уголовном кодексе РФ (УК РФ). Думается, что здесь можно выделить три ключевых фактора.

Во-первых, криминализация финансирования терроризма предопределена международными обязательствами России. Международная конвенция о борьбе с финансированием терроризма 1999 г. (документ ратифицирован Федеральным законом от 10 июля 2002 г. № 88-ФЗ) устанавливает обязательства участников в части: 1) принятия мер для предотвращения и противодействия финансированию террористов, как прямому, так и косвенному (через посреднические, в том числе благотворительные организации); 2) привлечения лиц, финансирующих терроризм, к уголовной, гражданской и административной ответственности; 3) введения механизмов выявления, замораживания и ареста средств, используемых в целях финансирования террористической деятельности.

Во-вторых, значимой предпосылкой криминализации финансирования терроризма явилась явная недостаточность института соучастия в преступлении. Строгие условия соучастия (необходимость установления направленности умысла виновного на оказание содействия в совершении конкретного преступления, двусторонняя субъективная связь) не позволяют привлекать к ответственности лицо, предоставившее финансовые средства террористам, когда такая помощь оказывалась, что называется, «на общие террористические цели». Не вникая в детали, лицо предоставляет средства лишь с общим осознанием, что они будут потрачены на подготовку и совершение того или иного преступления террористической направленности. Как отмечается в доктрине, ст. 205.1 УК РФ позволяет квалифицировать финансирование терроризма «при отсутствии осведомленности виновного о том, какое именно из преступлений, перечисленных в диспозиции ст. 205.1 УК РФ, и при каких обстоятельствах совершит профинансированное им лицо». Таким образом, ограниченные рамки института соучастия, построенного преимущественно на акцессорных началах, не охватывают многие проявления финансирования терроризма, что вынуждает использовать новые уголовно-правовые конструкции для криминализации соответствующих деяний. В этом плане самостоятельная норма об ответственности за финансирование терроризма выглядит более выигрышной — сфера ее применения намного шире в сравнении с нормами института соучастия в преступлении.