Свойства доверительности и согласительности семейных правоотношений составляют один из догматов семейно-правовой доктрины. В то же время семейно-правовое бытие конструкции согласия находится в постоянном развитии, а в контексте доктрины – в пространстве дискуссии. Соответственно, в этом смысле и означенная догма, сохраняя в статике свое «сущностное тело», подвергается изменчивости в деталях своих конкретно-юридических «одежд». При этом среди вполне устойчивых начал российского семейного законодательства мы обнаруживаем идеи о необходимости разрешения всех внутрисемейных вопросов по взаимному согласию (ст. 1 Семейного кодекса РФ (далее – СК РФ)), на основе совместных решений супругов, родителей и других субъектов семейных правоотношений (ст. 31, 65 СК РФ). Вполне очевидно их проявление в конструкциях семейно-правовых договоров, возникающих, развивающихся, прекращающихся, как и всякая иная разновидность общей, универсальной договорной композиции (от классики цивилистики до отраслевых модификаций), на основе соглашения (кроме стадии судебного конфликта, хотя и она не исключает элементов самоурегулирования – в образе мирового соглашения, примирения, медиативной договоренности). Однако несравнимо более специфичны вариации конструкции согласия в институтах семейного права – за пределами собственно договорных отношений.

Институт брака. Пороки воли (согласия) как основания недействительности брачного союза должны «считываться» не только в традиционном цивилистическом смысле, но и в специфическом, обусловленном современными тенденциями гендерной проблематики: сокрытие фактов смены пола, нетрадиционной ориентации, неопределенных биологических вариаций (в связи с которыми право на предъявление иска принадлежит добросовестной стороне) вполне может, на наш взгляд, рассматриваться в качестве самостоятельных оснований признания такого супружества недействительным. При этом следует подчеркнуть: несмотря на отсутствие законодательной дефиниции брака, условие об участии в нем женщины и мужчины опосредованно следует из нормы ст. 12 СК РФ, новеллы ст. 16 СК РФ (о правовых последствиях смены пола в браке), а впрямую – из конституционной поправки 2020 г. (п. «жˡ» ч. 1 ст. 72 Конституции РФ), а квалифицироваться должно – при субсидиарном участии нормы ст. 178 Гражданского кодекса РФ (далее – ГК РФ) о заблуждении в субъекте. Конечно, нормативно-правовой «идеал» предполагает расшифровку значимых пороков воли (согласия) непосредственно в СК РФ (вместо упоминания об обмане и заблуждении вскользь и по другому вопросу, хотя и связанному с первым, – о субъектах права на предъявление иска (ст. 28 СК РФ)), но в моменте приходится мириться с необходимостью расширительного и систематического толкования нормы ст. 178 ГК РФ.

Конструкция взаимного согласия играет значимую роль при дифференциации процедуры расторжения брака: административная, если у супругов отсутствуют общие несовершеннолетние дети, и упрощенная судебная – при их наличии (ст. 19, 21 СК РФ). Следует заметить, что последняя, введенная как новелла российского семейного закона (на основе заимствования данного института из европейского права – того периода, когда оно еще могло являться положительным примером в сфере семейно-правового регулирования), до настоящего времени не получила своей адекватной гражданско-процессуальной формы: развод по взаимному согласию ввиду отсутствия на указание вида гражданского судопроизводства подлежит общим правилам исковой формы разрешения семейного дела (за исключением двух элементов – отсутствует необходимость установления причин действительных взаимоотношений сторон, т.е. причин «смерти» брака, и применения примирительной процедуры), что, по меньшей мере, странно. Особенно если учесть классическое, доктринальное и прикладное, положение о процессе как «форме жизни материального закона». Кроме того, в судебной практике нет единого подхода к применению предписаний ст. 23 СК РФ по вопросу определения судьбы общего ребенка разводящихся супругов: чаще всего мировые судьи удовлетворяются утверждением сторон об отсутствии спора о месте проживания ребенка после прекращения их брака, однако глубинный смысл и предназначение указанной нормы – существенно шире, в том числе предполагает судебную активность при решении данного вопроса (ст. 24 СК РФ), а это может привести к осложнению бракоразводного процесса спором о судьбе ребенка, что, в свою очередь, должно исключить рассмотрение бракоразводного дела мировым судьей.