Средневековье оставило в наследство Новому времени проблему суверенитета, дополнив ее признаками национальности и абсолютизма. С рождением в Европе XV–XVI вв. дисциплинарного государства с его набором управленческих техник принуждения возникла проблема управляемой множественности. Дисциплина теперь воспринималась как управление и иерархизация общества, что предполагало наличие подданных и реализацию властного суверенитета. Если пространство сооружало дисциплинарность, «заботясь в первую очередь о субординации элементов в их функциональном взаимодействии», то суверенитет думал о создании центра власти, капитализируя территорию.

Классическая концепция суверенитета Жана Бодена, на практике проверенная в борьбе монарха с претензиями на власть сословий, надолго закрепилась в политической науке.

Средневековый суверенитет демонстрировал прежде всего превосходство, которым верховная власть обладает в иерархии. Над ним стояла только власть божественного закона. Государи были слугами и представителями Бога. «Вы боги, хотя вы и умрете; а ваша власть не умрет!» — восклицал Жак Боссюэ. «Тот, кто дал миру королей, пожелал, чтобы их уважали как его представителей, оставив только за собой право судить их действия», — дополнял Людовик XIV, утверждая формулу «государство — это я». Этот принцип начал актуализироваться в Европе еще в XI–XIV вв.

Монархия, опираясь на массы, стремилась подчинить фрондирующую аристократию. Суверен в той борьбе изображает себя представителем нации и народа, разделяющим общие интересы, но всякая регулирующая структура непременно движется к увеличению своей власти. Во властной вертикали борьба шла за высшие уровни повелевания. Эпоха раздробленности заканчивалась.

Никколо Макиавелли выразил настроение своей эпохи, когда государства одновременно были вынуждены демонстрировать свою легитимность и тут же допускать узурпацию власти правителями. «В удушливой атмосфере имперских, рыцарских и государственных идеологий позднего Средневековья, обволакивавшей не прекращавшуюся войну в Европе — войну между феодалами, городами, церквями и государствами, учение Макиавелли должно было показаться освежающей и очистительной грозой» (Петер Слотердайк).