Среди всего множества государственно-принудительных механизмов в целом и способов уголовно-процессуального принуждения в частности особое место всегда занимали и продолжают занимать так называемые меры пресечения — специальные правоограничительные инструменты, востребованные в правоприменительной практике расследования и судебного разбирательства уголовных дел при необходимости оказания внешнего давления на предрасположенных к ненадлежащему поведению, в том числе представляющих опасность подозреваемых и обвиняемых. Особый характер таких мер выражается в повышенной строгости, в существенном ограничении свободы волеизъявления попавших под их воздействие субъектов, в умалении целого ряда их конституционных и иных прав. И здесь нет ничего удивительного, поскольку особый характер уголовного преследования, предопределенный возможностью применения в отношении признанных виновными лиц уголовной репрессии, объективно вынуждает государственную власть периодически обращаться к потенциалу достаточно серьезных принудительных приемов, использовать достаточно обременительные для подозреваемых и обвиняемых способы обеспечения их надлежащего поведения, по крайней мере по сравнению с «некриминальными» процессами (с гражданским судопроизводством, производством по делам об административных правонарушениях и т.д.). В этой связи от органов дознания, предварительного следствия, прокуратуры, суда требуются максимально точное, неукоснительное выполнение установленных законом условий и соблюдение процедур избрания (продления) любых процессуально-пресекательных мер, в первую очередь мер пресечения арестантского типа. 

Одно из существующих условий правомерности избрания мер уголовно-процессуального пресечения — это известное предписание о возможности использования их потенциала лишь в отношении лиц, подвергнутых уголовному преследованию: в приоритетном порядке (по общему правилу) — обвиняемых, а в исключительных случаях — подозреваемых (ч. 1 ст. 97, ч. 1 ст. 100 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, далее — УПК РФ). Причем оно уже настолько укоренилось в отечественной доктрине и системе уголовно-процессуального регулирования, что фактически превратилось в не нуждающуюся в каком бы то ни было обосновании аксиоматичную догму — воспринимается абсолютным большинством практических работников и даже ученых в качестве само собой разумеющегося, непреложного правового постулата. Во всяком случае, такое требование никогда не вызывало критических оценок, да и вообще не привлекало особого научного внимания, а преимущественно освещалось путем пересказа, зачастую даже дословного переписывания соответствующих положений уголовно-процессуального законодательства.