Несмотря на недавнее появление термина «юридическая география», природно-климатические условия издавна учитывались мыслителями Востока и Запада для объяснения специфики институтов права и государства различных стран и народов. Однако степень влияния менялась по мере перехода от кочевых и аграрных к индустриальным и постиндустриальным обществам.

Традиционные кочевые и оседлые общества в наибольшей степени зависели от природно-климатических условий, решающее влияние которых на образ жизни обществ получило позднее название географического детерминизма (от лат. determinare — ограничивать). По мере становления индустриальных обществ их ограниченность природно-климатическими условиями снижалась фактически и переосмысливалась теоретически. В первой половине XX в. вместо детерминизма в западной научной мысли утвердилась концепция географического поссибилизма (от лат. possibilis — возможный): природные условия задают рамки, но они оставляют человеку широкие возможности для деятельности и формирования социальных институтов.

По словам американского специалиста по социальной географии Р. Джонстона, «… человек, задаваясь определенными вариантами альтернативных видов природопользования, сопоставляет с ними окружающую среду и выбирает тот вид пользования, который наилучшим образом соответствует возможностям взращиваемой им культуры». Лишь в регионах с экстремальными природными условиями (пустыня, тундра, высокогорья) влияние природной среды на деятельность человека становится определяющим.

С 1970-х годов фокус западной социальной географии постепенно сместился с изучения влияния природных ресурсов на взаимодействие человека, общества и природной среды их обитания, в рамках междисциплинарного научного направления инвайронментализма (от англ. environment — окружающая среда).

Указанные смены парадигмы социальной географии в сочетании со сменой парадигмы правоведения (античная судебная риторика, средневековая схоластика, естественно-научный юснатурализм XVII–XVIII вв., юридический позитивизм и формализм XIX в., правовой реализм и постмодерн XX в.) определили становление и развитие юридической географии, исследующей степень (взаимо)обусловленности развития (со)обществ ландшафтом, климатом, природными ресурсами.

Мыслители древности и Средневековья, рассуждавшие о влиянии природно-климатических условий на нравы и социальные институты кочевых и оседлых народов, как правило, признавали решающее значение природы. Истоки данного направления удается проследить в цивилизациях древности.

Античная (греко-римская) цивилизация породила не только историо-, этно- и географию, но и сам тезис о географическом детерминизме. Различные авторы (греки Еврипид, Аристотель, Страбон, римляне Цицерон, Цезарь, Тацит и др.) связывали превосходство своей цивилизации над странами и народами Азии и Северной Европы с благотворным влиянием средиземноморского климата. Впрочем, в отличие от историков и философов, древнеримские юристы в целом оставили без внимания природную обусловленность институтов цивильного права и его сравнение с иноземными обычаями, если преторы не интегрировали их в состав римского «права народов» (ius gentium). Причиной тому, видимо, стала убежденность в превосходстве своего права над иным, варварским.

В цивилизациях Востока также были распространены представления о решающей роли природных условий на хозяйственный уклад и нравы. Однако признавалась и способность цивилизации преобразовывать первозданную стихию. В древнекитайской цивилизации сложилось представление о единстве неба (космоса, природы) и человека. Человек способен как нарушить гармонию этого единства, так и поддерживать (восстанавливать) ее. Возникшее в лоне китайской цивилизации (вэньмин) единое государство уже в период династии Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н.э.) мыслилось идеологами «государством ритуала и музыки», где культура противостоит природной стихии, первозданной простоте, дикости, войне. Указанный философский подход нашел отражение в официальной династической историографии, которая, начиная с исторических записок Сыма Цяня (ок. 145 г. — ок. 86 г. до н.э.), приобрела значение «истории-зеркала». Вглядываясь в это зеркало, потомки имели возможность знакомиться с опытом прошлых поколений и извлекать из него уроки. Но несмотря на развитость придворной (династической) историографии, второстепенная роль права (закона) в китайской цивилизации исключила сколько-нибудь заметное развитие юридической географии. Представления о нравах и порядках народов за пределами пространства китайской цивилизации зачастую оставались мифическими.