— Уважаемый Вадим Олегович, благодарю Вас за то, что нашли время и согласились ответить на вопросы. Вы являетесь заместителем директора Единого научного центра Минприроды России ВНИИ Экология, председателем Общественного совета при Федеральной службе по гидрометеорологии и мониторингу окружающей среды, статс-секретарем Национального комитета Десятилетия ООН восстановления экосистем. В августе в Женеве возобновляется пятая сессия Межправительственного переговорного комитета ООН, который разрабатывает глобальный договор по борьбе с пластиковым загрязнением (INC-5.2). Один из основных вызовов — найти компромисс между высокой экологической амбициозностью и гибкостью обязательств для разных стран. Какую роль играют механизмы гибкости в международных экологических соглашениях, и какие уроки мы можем извлечь из практики таких договоров, как MARPOL, Минаматская или Стокгольмская конвенции?

— Механизмы гибкости — это специально заложенные в договор инструменты, позволяющие учесть разные возможности государств, не ослабляя при этом общей цели соглашения. Они призваны обеспечить широкое участие: чтобы ни одна страна не осталась вне режима, но и чтобы прогрессивные меры не тормозили те, кто не готов к их немедленному выполнению. Классический пример — международная Конвенция MARPOL по предотвращению загрязнения с судов. Эта конвенция состоит из основного договора и шести технических приложений, посвященных разным видам загрязнений. Два ключевых приложения (I — нефть, II — вредные жидкие вещества) обязательны для всех участников, а остальные (III–VI, охватывающие вредные вещества в упаковке, сточные воды, мусор и выбросы в воздух) изначально были опционными, то есть государство при присоединении могло заявить, что не принимает на себя некоторые из этих дополнительных обязательств. Такая структура отразила различный уровень консенсуса по тем или иным видам загрязнений на момент разработки договора. С одной стороны, подобная гибкость позволила привлечь свыше 150 государств и охватить почти весь мировой флот. С другой стороны, за все приходится платить: отдельные меры были внедрены с большой задержкой — например, ряд приложений MARPOL вступили в силу спустя годы, когда достаточное число стран согласилось связать себя ими (Аннекс V только в 1988 г., III — в 1992, IV — в 2003). Таким образом, гибкость обеспечила участие, но отчасти ценой неравномерной и отложенной реализации некоторых экологических норм.

Другой пример — дифференцированные сроки выполнения обязательств. В Монреальском протоколе по озоноразрушающим веществам и его Кигалийской поправке о фтористых газах все страны приняли на себя обязательные цели, но с разными графиками их достижения для групп государств с разным уровнем экономического развития. Например, развитые страны начали сокращать гидрофторуглероды (HFC) раньше, а большая группа развивающихся стран получила отсрочку первых шагов на несколько лет, самая же уязвимая группа — еще больше отсрочек. Также ряду стран Восточной Европы и Азии (в том числе России) был установлен отдельный график с более плавным начальным сокращением HFC. В результате такой прагматичный дизайн «обязательства для всех, но сроки разные», подкрепленный финансовой и технической поддержкой, позволил добиться всеобщего участия — Кигалийскую поправку ратифицировало большинство стран мира. Аналогично в Стокгольмской конвенции о стойких органических загрязнителях все стороны соглашаются устранить или ограничить использование особо опасных химикатов, но могут временно пользоваться исключениями: каждая страна вправе заявить специфическую льготу (например, продолжить ограниченное применение какого-то вещества в течение оговоренного срока) без нарушения договора. Для этого ведется Реестр исключений, записи в котором автоматически прекращаются через пять лет, если не продлены решением участников. Такой подход, по замыслу, дает странам пространство для маневра, не размывая общей цели — опасные вещества в итоге будут глобально выведены из обращения, просто некоторые государства получают чуть больше времени или помощи для этого шага.